Лоцман кембрийского моря - Страница 10

«Мы хотим заплыть далеко, как можно будет, в ту сторону, куда и царская рука не дотянется и нас-де не ухватит. Мы слыхали, что в той стороне восток солнца и там морозы велики живуть и льды толсты намерзают, в рост человека. А какие в той восточной стороне живуть люди, мы не ведаем. И ты скажи нам, пинеженин, о людях в той незнаемой стране, чего слыхал ли? И как туда ехать нам? А ты-то сам дорогу туда ведаешь ли? И нас провесть туда наймуешься ли в вожи?»

Ваня подкладывал ветки в костер. Яркий трепет хвои в огне, пылкий треск взрывающихся иголочек возбуждал отклик в нервах. Женя напряженно старался понять слова Меншика Николая Ивановича, и Сеня с нетерпением ждал ответа от пинеженина… И беглые ждали ответа от Меншика Льва, четыреста лет назад…

Зырянов слушал задумавшись, опустив глаза. Пинеженя Лев Меншик, бывалый морской ходок и опытный, осведомленный лоцман — а по слову поморскому, старинному — ве́домый вож, — не спешил отвечать на вопросы нанимателей. Но вот снова зарокотала хрипловатая речь:

— «И хожено и вожено не так далече… Куда вы хотите, не хаживал я и других не важивал. А известно нам от прадедов чудное — о человецех незнаемых в восточной стране. За Югорьскою землею над морем живуть люди, самоядь зовомы, мангазеи. А ядь их — мясо оленье да рыба… Да межи собою друг друга ядят».

Слыша то, московские, и рязанские, и астраханец спрашивали:

«Мы-су што будем ясти там? Мы же крещеные люди».

Пращур пинеженя отвещал име:

«А гость к самояди откуда прийдет — и они дети свои закалают на гостей да тем кормят…»

— Сеня! — послышался недовольный шепот.

Но Сеня яростно зашипел на Женю, и шепот исчез. В шелестящей звездной тьме над морем только темное, злое сказание рокотало, угрожая древними лживыми словами, удерживая русских людей от побега на северный восток — холодный, но привольный.

— «…А иная самоядь линная, в лете месяце живуть в море. А на суше не живуть того ради, зане же тело на них трескается, и они тот месяц в воде лежат, а на берег не смеют вылезти.

В той же стране есть иная самоядь: по пуп люди лохматы до долу, а от пупа вверх яко же и прочий человеци.

В той же стране иная самоядь: вверх рты на темени, а не говорят. А коли ядят — и они крошат мясо или рыбу да кладут под колпак или под шапку. И как почнут ясти, и они плечима движут вверх и вниз…»

— Ну, сейчас Ваня попросит адресок туда, — сказал Сеня.

— «В той же стране есть иная самоядь, зимой умирают на два месяца… У него из носа вода изойдет, как от потока, да примерзает к земли. И кто поток тот отрежет у него, той оживет и речет ему: «О чем мя еси, друже, поуродовал?..»

В той стране есть иная самоядь. По обычаю человеци, но без глав. Рты у них межи плечми, а очи в грудех…»

— Это сказка для Вани, — сказал Женя.

— «Да есть у них лекари. У которого человека внутри не здраво — и они брюхо режут да нутро вынимают и очищают и паки заживляют. А не будете вы угодны тем человекам — и вас побьют из железных трубок железными стрелками, так же и многих побили…»

…Лев Меншик, наш пращур Плехан, еще ответ держал им. А были меж беглых москвитины, два брата, Пе́рвай и Вто́рай Тарутины. Вторай Тарутин, сильный и веселый человек, посмеялся на те слова пинежени, сказал: «И в самоедах не без людей». Первай Тарутин сказал: «Знаю твое сказание, слыхал и читывал, да веры мало ему. Попы и царские слуги, а еще прежде княжьи это выдумали, прадеды записали, да этих диковин не видели и в той стране Мангазее не бывали. А ты сам бывал ли и видел ли?»

Лев Меншик сказал им:

«Был я и в Мангазее, видел людей не наших, беднее нас, а во всем телесном такие, как мы сами, и едят гожее. Чертолюдов не видел. Дорога туда большим морем Студеным до Обского устья и к Енисейскому устью, через непроходимые злые места от великих льдов и всякие ну́жи. Немилостивое наше море кочи растирает межи льдов и запасы раскидает… И кого железные стрелки облетели, того бурею потопит или бескормицею поморит и стужею поморозит. А царская рука ныне держит до самой Мангазеи. И вы лучше повертайте назад, на ратную и прочую службу царю и боярину, и будете живы, и здравы, и сыти».

Тут ему Вторай Тарутин сказал:

«А ты подальше еще Мангазеи поведи. Смело веди, вож: куда-нибудь доведешь!»

«А подальше Енисейского устья на восток солнца ходоков с моря изначалу не бывало, от великих льдов проходу нет. Льды стоят вековые, толщиною в тридцать сажень».

Вторай Тарутин отвечал и на то Плехану:

«Не устрашай, ради бога. Не убоимся железных стрелок иноземских, и великих льдов морских непроходимых, и гла́да, и ну́жи, и сту́жи, и самые смерти мучительной. Но тягости рабские и теснота неволи не хотим от боярина, ниже́ от грозного царя Ивана. И ты, ежли уповаешь, веди нас морем Студеным и немилостивым, встреч солнца земли незнаемой и недоброй, куда изначалу ходоков не бывало, а мы будем туда! А куда наша нога придет — и та земля нашей будет!»

Последние слова Меншик произнес твердо и замолчал.

— Ваня безусловно всему поверил? — спросил Сеня, обращаясь к Жене. — Раз он верит в шамана…

— Что это они наговаривают на тебя? — спросил Василий. — Неужели ты веришь в шамана?.. Советский парень?.. Ты же любишь факты и во всем требуешь строгой точности!..

Ваня не ответил.

— Он вам не ответит, — сказал Женя, дразня, — он боится шамана.

— Шамана же нет здесь.

— Шаман достанет везде! — сказал Женя, смеясь.

— А зачем ему доставать Ваню?

— А вот именно затем, что Ваня слишком дотошный: подсмотрел шаманский секрет.